– Прости, прости Жанна, наверное гормоны взыграли. Конечно же ты права, я это так, по глупости своей природной, из зависти к твоему таланту.
Жанна нехорошо щурится и с достоинством хозяйки борделя продолжает:
– С сексом у меня никогда не было проблем. Но истинное удовольствие я получаю только от живописи.
Анька хохочет:
– Ага, кисточкой по клитору, – и бьет себя по губам, – плохой, плохой гормон. Прости, прости, Жанна, у меня истерика, что взять с беременной дуры?
Жанна кисло улыбается, покидает место трапезы и подходит к окошку. Анька доливает себе кофе и собирается быть выгнанной вон.
– Так ты считаешь я плохой художник? – Жанна оборачивается и глаза ее подозрительно блестят.
Анька медлит, решая казнить или помиловать.
– Я считаю, – в тон отвечает Анька, – ты хорошая художница.
– А в чем разница?
– Художницы – приукрашивают, – рубит с плеча Анька, – малюют красивости всякие, несуразности милые и тащатся… Им не нужна правда… художницам нужна публика… И пусть у тебя огромный член, но если твое искусство ради признания, ты, бля, законченная художница!
Жанна тяжело дышит, вспоминая любимого Ренуара, который кисточкой ласкал холсты и был богат… непризнанных при жизни Модильяни и Ван Гога, но и они нынче обожаемы публикой… даже учитель любимый наставлял из дерьма житейского делать конфетки театральные и был народным артистом, а что говорить о классиках, которые дворянских кровей, но прекрасное в банальном искали и умели показать! А тех, которые за правду Жанна и не упомнит. Может передвижники? Так и они не голодали. Гиперреалисты? … тоже ради славы… Скорее всего китайцы какие-нибудь, которые водой по асфальту… до первых лучей солнца… И в чем смысл такого искусства? Кому от него хорошо? И Жанна глубоко вздохнула и ехидно уставилась на Аньку:
– А художники, значит, режут правду матку? И чего ради, дорогая Анна?
Анька побледнела, вскочила из-за стола и хрипит:
– Когда ты меня нарисуешь, дорогая Жанна, я скажу.
– О, теперь меня перевели в художники! Спасибо! – Жанна не скрывает своего презрения.
– Нет! – визжит Анька и бешено мотает башкой. – Потому что как ни пытайся, ты не сможешь приукрасить меня!
Наступила тишина. Две женщины с ненавистью смотрят друг на друга. Наконец, Жанна опускает взгляд и возвращается к столику, берет свою чашечку и делает несколько глотков.
– Остыл… Не люблю холодный кофе, – и смотрит игриво на Аньку. – Кофе люблю горячий, а мужчин – страстных. Майкл не в моем вкусе.
Анька тоже села, с нескрываемым удовольствием допила свой кофе и перевернула чашечку вверх дном.
– А я обожаю холодный кофе, – говорит, наблюдая за собирающейся на блюдечке коричневой лужицей. – И вообще мороз люблю… чтобы до костей… наверно я холодная девушка, если ты понимаешь. А кто отец ребенка моего не знаю. Их там было не меньше десятка… потому что в одиночку меня не удовлетворить.
Жанна нежно смотрит на Аньку и говорит совсем как ее мама.
– Кажется я уловила твою суть, Анна.
– Ага, сучка фригидная, – устало соглашается Анька.
Жанна снисходительно улыбается, берет Анькину чашечку и разглядывает замысловатые узоры. Гадать по кофейной гуще Жанну никто не учил, но ее учили видеть проявление закономерного в случайном, а еще врожденное художественное чутье заставило Жанну вздрогнуть. Она даже не поняла, что произошло, просто жуткий холод опалил ее пальцы и сознание. Она подняла на Аньку испуганные глаза и сказала самой себе, нежели кому-то еще.
– Ты – девочка война.
Аньку передернуло.
– Девочка-война? И как ты меня нарисуешь? Голой с черными крыльями?
Жанна поставила чашечку обратно и вздохнула с облегчением: Анька больше не казалась ей мифическим существом.
– В манере Эль Греко.
Анька решила, что с нее на сегодня хватит, пора уже домой, к мамочке, на свой диванчик, нажраться до усрачки и вскрыть вены, и прибегла к приему, который срабатывал даже с Женькой.
– А Майкла своего в манере Захер Мазоха писала?
Жанна дружелюбно улыбнулась, взяла Анькины сигареты и закурила, лихо втягивая дым носом.
– А насчет Майкла ты права. Я слишком люблю его. А любовь мешает искусству. Если бы я была девочкой как ты, я бы предпочла Майкла. А сейчас для меня искусство важнее. При том что запах разбавителя меня просто убивает.
Анька удивленно уставилась на Жанну.
– Да, настоящее искусство смертельно, – с готовностью соглашается она, – А как ты думаешь, Жанна, жизнь отдельно взятого человека может быть искусством? Моя скажем.
Жанна с сигаретой в зубах уже раскладывает мольберт, перебирает кисточки и кидает через плечо:
– Если у тебя найдутся ценители, то почему нет?
Анька зачарованно наблюдает за Жанной:
– Не, я о настоящем искусстве, где главным ценителем является бородатый дядька на облаке.
Жанна смеется, выдавливая краски:
– Тогда придется писать с тебя иконы, а я не умею. Мой друг, Ленечка Дефур, умеет, хочешь познакомлю? А лучше познакомлю тебя с Майклом.
Анька затрепетала:
– Не в моем положении знакомиться с мальчиками.
А Жанна уже делает набросок.
– Может вы полюбите друг друга.
Анька в ярости: надо же, она одной ногой в могиле, а ей жениха сватают. И пусть этот Майкл самый лучший, пусть даже он тот избранный, от которого Анька должна зачать сверхчеловека, но не так же банально! Где игра случая и нулевая альтернатива? Где страдание? Где, наконец, ужас, надежда, сажа и белила?
– Нет. Я определенно не люблю мальчиков, – бормочет Анька.
– Чем же они тебе не угодили?
– А что в них хорошего?
– Ты меня спрашиваешь? – Жанна даже выронила из рук уголек, – По крайней мере они еще верят в хорошее, доброе, светлое.
Анька была бы рада согласиться с Жанной, если бы не чертова натура:
– И всякой неглупой бабе предстоит спустить их с небес на землю. А мне это надо? Нет, уж лучше строить отношения с мужиками, они-то знают, чего хотят, поставят тебя раком и отымеют по полной. И все довольны. А мальчики эти смотрят на тебя как на чудо природы и ждут соответствующих поступков. А я не чудо, я такое же чмо только с дыркой промеж ног… и ломать целки никому не собираюсь.
Жанна ошалело смотрит на Аньку:
– У мальчиков нет целки, – на полном серьезе говорит она.
– Целка есть у всех, и ты это знаешь, – зевает Анька.
Жанна, подумав, кивнула.
– Но мальчики должны стать мужчинами…
– Да ради бога, только при чем тут я? – перебила Анька, сжимая кулачки, – вот раньше был один на всю деревню каменный член, на которых сажали девственниц, так и с мальчиками, пусть их мужанием занимаются шлюхи, каменные или живые, мне без разницы.
– Ну да, – притворно вздохнула Жанна, – если ты не девственница, то непременно шлюха.
– Ну что ты, Жанна, – не менее притворно вздыхает Анька, – бывают еще бабы, бабищи, бабенки… лесбиянки, наконец.
– А Женщины? Их есть в твоей системе?
Анька строго посмотрела на Жанну:
– Теоретически они должны быть, ага, как недостающее звено в эволюции человека, но прямых доказательств нет.
– Ну это ни в какие ворота не лезет, – возмутилась Жанна. – Столько примеров знает история…
– Так ведь все дело в том, кто сломал тебе целку, Жанна. Если мужик, то хоть крылья себе приделай, но останешься бабой.
– А если мужчина?
– Ага, бесконечная регрессия, шняга из серии что раньше, курица или яйцо. Мужчину сделала Женщина, которую сделал Мужчина, которого… и так… до Адама с Евой… а там уже… зоофилия с инцестом.
Жанна вздохнула:
– Слишком сложно, Анна, не находишь? Правда всегда проста…
Анька пожимает плечами:
– Чья-нибудь, но не моя.
Жанна некоторое время молчит, а потом робко интересуется:
– А если мальчик… испортит девочку?
Анька отмахнулась:
– Да не заморачивайся, Жанна. Мальчики, девочки – это не про нас. Пусть мы с тобой бабы, но ого-го какие!
Жанна с каменным лицом ждет. С Анькиного лица сползает дурашливая улыбка.
– А если серьезно, Жанна… у тебя был секс с женщиной? – Жанна выкатила глаза и Анька засмеялась, – вот-вот, так и с мальчиком… кроме чудесной палочки у него еще что-то должно быть такое, чего в тебе нет по определению. И если ты скажешь, что это яйца, то рожай и оставайся навсегда бабой. И я придушу тебя, Жанна, если ты скажешь, что это мужество. У любой залетевшей малолетки мужества больше, чем у законченного героя. – Анька запнулась, испуганно посмотрела на Жанну и добавила не так уверенно, – И вообще, жизнь – дерьмо…
Жанна отвела взгляд и сделала вид, что поглощена подготовкой к работе: перебирает кисточки, смотрит то на холст, то поверх Аньки, и хмурится, затем хватает какую-то коробку с подоконника, подходит, чеканя шаг, к бледнеющей Аньке, и прикладывает к ее лицу разноцветные лоскутки. Анька часто-часто моргает и, уразумев, что все дело в цветовом решении Анькиной проблемы, вздыхает с облегчением и делает вид, что сама серость, все еще ожидая оплеухи, но Жанна уже накидывает на Аньку траурный палантин и сосредоточенно молчит.
